Или представь… осень, тоска, жизнь летит под откос!
Словом, сидишь, плачешь. И вдруг за окном — чу! — мужик с гармонью. Мол, на стон твой девичий пришел. Услышал от добрых людей, что воешь так, что штукатурка во дворце осыпается, а фундамент — садится.
Мол, ты только знак мне, красавица, подай, что готова, а уж я-то тебя рассмешу. На печь усажу, в такую дальнюю даль увезу, по направлению к которой голуби почтовые на полпути дохнут. Вздрогнула, конечно, остановилась, навстречу дали этой мистической из лужи приподнялась. Видишь… стоит он, Сусанин твой. Прыщеват, мелковат, невзрачен.
Сапоги — по колено. Кафтан — в пол. А глаза — такие добрые-добрые!
И гармонь на плече — больше его самого. Сразу видать, не соскучишься.
— Согласная я! — кричишь. — Увези меня, мил человек, отсюда куда подальше! Шею мне в дали твоей дальней сверни и в землю сырую поглубже закопай, раз на тебе суждено было закончиться «богатству» моего и без того небогатого выбора.
Улыбнулся в ответ. Подбоченился. Кафтан одернул. Гармонь свернул.
— Ты не смотри, — говорит, — что я для тебя, краса ненаглядная, мелковат. Все дело в том, что я жизнью нашей собачьей заколдованный.
А как только ты на печь рядом со мной сядешь да поцелуешь меня своими устами сахарными, тотчас же морок с меня спадет, и обратно превращусь я в того, кем и раньше был. В доброго молодца.
Ну, а ты же наииивнааая дура, аж страсть! Вылетела, уселась, руками белыми его обняла.
Сморщилась, вдохнула, поцеловала. Гармонь из рук его упала. Колени затряслись.
И — никаких тебе магических манипуляций. Ты еще раз целовать. И еще.
Расслабился, конечно! Сапоги проворно снял. Кафтан распахнул. Дров в топку подкинул. Ладони от удовольствия потирает. Тебе подмигивает.
Ты — метаться в панике! Обманул!
А не повернешь и не спрыгнешь уже.
Печь — в пути.
Юлия Надеждинская «Царевны»
